Швейная машинка стрекотала несколько вечеров подряд – мама шила мне новое платье. Откуда взялась материя, не помню, а вот какой она была, вижу и ощущаю даже сейчас, спустя пятьдесят с лишним лет. Сначала мама придумала, как кроить, какую юбочку и какие рукавчики, и спрашивала – «а хочешь, тут будут оборочки и тут?», и я, конечно, соглашалась, а потом несколько раз примеривала – отдельно юбочку, отдельно лиф, и то и другое вместе, потом мама прикалывала булавками фонарики-рукава, булавки больно кусались, а мама успокаивала – «красивым будет и носиться хорошо будет»; и надо было стоять, не шевелясь, или поворачиваться только так, как мамины руки направляли, и поэтому примерки казались мучительно-долгими.
А позже, перед тем как заснуть, я смотрела, как мамина рука крутанет несильно серебристое колесико швейной машинки и перекинется быстро к ручке (я помню ее – маленькую, ладненькую, темно-коричневую, очень гладкую, хорошо помещавшуюся и в моей ладошке), и закрутятся рука, ручка, колесико, и застучит иголка быстро-быстро – тук-тук, тук-тук, тук-тук; и замельтешат в моей утомившейся за день голове все звуки, жара, быстрый прохладный ливень, все подружки, все классики, прыгалки, мячи и куколки, все страшные дядьки и злые старухи, дурацкие мальчишки, разоряющие наши секретики, шум ветра, обрывки музыки по радио, стихи, считалки, догонялки… и булка с теплым молоком… и сон наконец-то накроет все воспоминания и пустит время течь по-своему…
Сегодня 26 июня и, может быть, год 1952-й или 1951-й, и мне исполнилось
6 или 5 лет, а может быть, и 4, ну тогда это 1950-й. Почему 26-е? Ну, как же иначе?
Ведь только в день рождения можно, проснувшись утром, увидеть на спинке стула около своей кровати новое, очень красивое платьице, можно протянуть к нему руку и потрогать каждую из трех оборок на юбке: они одинаково широкие, как моя рука от локтя до ладони, и очень кудрявые, они нашиты поверх юбочки и так же смешно топорщатся, как и мои вьющиеся золотистые волосы. Оборочки, только чуть поуже, украшают и перед лифа, и рукавчики, и маленький кругленький воротничок.
Я вскакиваю и, вопреки установившимся правилам утренней гигиены, пытаюсь быстро облачиться в это новое, чудное, уже полюбившееся… Но быстро не получается. Когда я снимаю его со спинки стула и чувствую его легкость и почти воздушность, то понимаю, что сначала надо насмотреться на него и натрогаться еще, что тех прежних прикосновений оказалось недостаточно, что тогда я ощущала лишь прелесть оборочек, а в нем столько других красот!
Цветы на материи были крупными, коричневыми, со множеством оттенков от светло- до темно-коричневого, были и веточки, и листья, и тоже коричневые. Наверное, это были пионы, а может, и розы, а может, и хризантемы – то, что лепестков у цветков было много, я помню хорошо. И рисунки эти были не слишком густо разбросаны по светлому шелку цвета какао или чая с молоком, скорее – чая, потому что общий фон был ближе к желтовато-белому, чем к розоватому цвету какао.
Платьице было таким же гладким, как и моя кожа, и было прохладнее моего тела, оно шуршало так нежно, когда я натягивала его через голову и когда руки просовывала поочередно в рукава. И вот пуговичка сзади на шее под моей кудрявой гривкой застегнута, поясок завязан на талии, и можно, наконец, почувствовать, что за прелесть эта юбочка солнце-клеш, и каково предназначение трех оборок: они слегка оттягивают юбочку вниз, и из-за них она так красиво шевелится при малейшем моем движении. А если раскрутиться влево или вправо, а потом быстро присесть и увидеть себя как будто сверху, то вместе с платьем солнце-клеш и своей золотой головой я превращаюсь в большой-пребольшой цветок лотоса, выглядывающий из больших-пребольших листьев – только вчера вечером я листала эту красивую книжку «Индийские сказки».
Сандалики мои были старенькие и из мягкой кожи. Сегодняшние девочки и слова-то такого, наверное, не знают – «сандалии», у них теперь все лодочки, да босоножки, да кроссовки в ходу. А у нас тогда зимой валенки, летом сандалики или босиком, и вся недолга. И поскольку мягкость моих сандаликов обеспечивала необыкновенную легкость бытия, то я и поскакала вприпрыжку-вприскочку из комнаты налево по длиннющему коридору мимо кухни с шипящими примусами и керогазами, вниз по широкой лестнице (а у этой лестницы было еще и по две боковые такие же широкие лестницы аж до четвертого этажа, и я всегда думала, что живу в огромном древнем замке!), на первый этаж, через вестибюль, в котором помещалось 15 моих самых больших скачков, через двойную входную дверь – внутренняя незначительно всхлипывала, а наружная грохотала тугой пружиной на весь наш дом-корабль. Именно этими последними звуками заканчивались домашние впечатления и начинались уличные.
Солнце, ветер, гоняющий пыль и листья. Горький запах серебристых тополей и полыни. Поднимают облачка пыли и мои сандалики, а ветер играет с платьем.
Улица звалась Пушкинской. Через дорогу – Ленинский скверик, который памятен двумя происшествиями – летним и зимним. Летом у меня там украли немецкую куклу. Такой красавицы с почти настоящим лицом и с закрывающимися глазами не было ни у кого в округе, и, наверное, поэтому она не должна была принадлежать мне одной. А зимой меня подговорили – «да ничего такого, красивый блестящий снег и только!» – лизнуть железную цепь, окружающую памятник дедушке Ленину. Все смеялись, а я мычала и плакала, и горячие слезы не помогали языку отодраться от железяки. Помогли соседские мальчишки, притащив чайник с теплой водой.
Но оба эти события случились позже, а сейчас мне 4 года (скорее всего так, потому что вижу себя совсем маленькой). Я выскакиваю на ярко-солнечную улицу и не перебегаю дорогу к Ленинскому скверу, а сворачиваю налево. Где кончается наш дом, начинается улица Советская. На ней магазины, а в магазинах хлеб, банки с крабами и леденцы. Я ничего не покупаю, да и не на что – эти леденцы с крабами вспомнились как символы детства.
Мама не разрешала мне уходить далеко от дома – один квартал, не дальше. А за этим одним кварталом по Советской – перекресток.
А на перекрестке стояли они. Их было три. Два больших, один поменьше. Два больших высотой почти что с дом. От них пахло зоопарком, и они были живые и не в клетке. Вокруг них гомонился народ, но не очень-то дивясь. Ведь это только для меня такое зрелище было впервые! Некоторые смелые мальчишки даже пытались их потрогать, а я ходила вокруг и осматривала подробности: какое у них что.
Были ли это самцы-верблюды, или самки-верблюдицы, не знаю, меня, видимо, тогда еще не сильно занимали вопросы пола. А вот то, что они были могучими сильными существами, гораздо сильнее собак, ослов и лошадей, мне было ясно. Я рассматривала их долго и внимательно. До сих пор помню их постоянно движущиеся ножищи, помню шерсть, свалявшуюся, висящую клочьями, но казавшуюся мне очень-очень красивой, потому что цвет их шерсти был таким же желтовато-белым, как и цвет моего шелкового платья, помню горбы, морды, глаза, ресницы, уши, огромные костяные зубы. «Бабушка, бабушка, а для чего у тебя такие большие зубы?»
Один большой верблюд согнул ноги в коленях и улегся на землю, вздыхая и охая, а другой стоял, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел вдаль. Красивый профиль, длинная подрагивающая шея, постоянно двигающиеся губы и жующие что-то челюсти. Он медленно поворачивает башку, и я чувствую и вижу его взгляд.
И он плюнул.
Уличный гомон как-то вдруг затих. Я заревела не сразу. Помню чье-то протяжное «о-о-о-о!» и вопль мальчика – «плюнул, плюнул!».
Отвратительная липкая, пенистая и одновременно тягучая гадость накрыла мои волосы, лицо и падала огромными кляксами на землю, когда я пыталась руками снять ее с себя.
Дороги домой я не помню. Что сказала мама, как реагировали соседи, не помню. Наверное, меня отмывали в нескольких водах. Мытье происходило на той самой кухне, где воду грели кастрюлями на примусах. Никакое мыло – ни детское, ни хозяйственное – не могло промыть волосы, они свалялись, как верблюжья шерсть, и долго не сохли. Платьице тоже стиралось несколько раз, но каждый раз, высыхая, становилось твердым, и по юбочке и по оборочкам можно было постучать пальцами, как по толстому листу бумаги из альбома для рисования. Наверное, тогда я и пыталась перерисовывать красивые цветы с ткани в альбом. А иначе откуда такая яркая картинка: маленькая девочка, очень коротко стриженная, тихо плачет, вспоминая, каким легким, прохладным и воздушным было вчера ее платье, и шепчет – «почему-почему-почему»?
А для меня, теперь уже совсем взрослой, так и остается неразрешимым вопрос – почему я все-таки так люблю верблюдов…
Наталья Сайгина,
Москва, Россия
С благодарностью вливаюсь в ваш сайт! Всем любви Бога и своей собственной! e-mail автора:sayginann@mail.ru
Прочитано 12795 раз. Голосов 12. Средняя оценка: 2,5
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Поэзия : В Австралии на улицах Сиднея (стих Веры Кушнир) - Надежда Горбатюк Несколько лет назад в баптистской церкви в Кристал Паллас на юге Лондона подходило к концу утреннее воскресное служение. В это время в конце зала встал незнакомец, поднял руку и сказал: «Извините, пастор, могу я поделиться небольшим свидетельством?» Пастор взглянул на часы и ответил: «У вас есть три минуты.» Незнакомец сказал: «Я лишь недавно переехал в этот район, я раньше жил в другой части Лондона. Сам я из Сиднея, Австралия. И несколько месяцев назад я навещал родственников и прогуливался по Джордж Стрит. Это - улица в Сиднее, которая пролегает от бизнес кварталов до Рокса. И странный седовласый мужичок вышел из магазина, сунул мне в руку брошюру и сказал: «Извините меня, сэр, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, пошли бы вы на Небеса?». Я был потрясен этими словами. Никто мне никогда этого не говорил. Я вежливо поблагодарил его и всю дорогу в самолете до Хитроу я был озадачен этим. Я позвонил другу, который жил неподалеку от моего нового места жительства, и, слава Богу, он оказался христианином. Он привел меня ко Христу. Я - христианин и хочу присоединиться к вашему собранию.» Церкви обожают такие свидетельства. Все аплодировали, приветствуя его в собрании.
Тот баптистский пастор полетел в Аделаиду в Австралии на следующей неделе. И десять дней спустя посреди трехдневной серии собраний в баптистской церкви в Аделаиде к нему подошла женщина за консультацией. Он хотел удостовериться в каком положении она находится перед Христом. Она ответила: «Я раньше жила в Сиднее. И всего пару месяцев назад я посещала друзей в Сиднее, и в последние минуты делала покупки на Джордж Стрит, и странный небольшого роста седовласый старичок вышел из дверей магазина, подарил мне брошюру и сказал: «Извините меня, мадам, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на небеса?» Меня взволновали эти слова. Вернувшись в Аделаиду, я знала, что в квартале от меня находится эта баптистская церковь, я разыскала пастора, и он привел меня ко Христу. Так что, сэр, я христианка.» На этот раз этот лондонский пастор был очень озадачен. Уже дважды за две недели он услышал одно и то же свидетельство.
Затем он полетел проповедовать в баптистскую церковь Маунт Плезант в Перте. И когда его серия семинаров подошла к концу, пожилой старейшина церкви повел его обедать. Пастор спросил: «Старина, как ты получил спасение?» Он ответил: «Я пришел в эту церковь в пятнадцать лет через Бригаду Мальчиков. Но я никогда не посвящал себя Иисусу, просто запрыгнул в фургон вместе со всеми. Из-за своей деловой хватки я достиг влиятельного положения. Три года назад я был в деловой поездке в Сиднее, и надоедливый несносный старичок вышел из дверей магазина, дал мне религиозный трактат (дешевая макулатура!) и пристал ко мне с вопросом: «Извините меня, сэр, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на небеса?» Я пытался сказать ему, что я баптистский старейшина, но он меня не слушал. Всю дорогу домой до Петра я кипел от злости. Я рассказал это пастору, думая, что он поддержит меня, а мой пастор согласился с ним. Он годами волновался, зная, что у меня нет взаимоотношений с Иисусом, и он был прав. Таким образом, мой пастор привел меня к Иисусу всего три года назад».
Лондонский проповедник прилетел обратно в Великобританию и выступал на Кессекском съезде в округе Лэйк и рассказал эти три свидетельства. По окончании его семинара четыре пожилых пастора подошли и сказали: «Кто-то из нас получил спасение 25, кто-то 35 лет назад через того же мужчину небольшого роста, который дал нам трактат и задал тот вопрос».
Затем на следующей неделе он полетел на подобный Кессекский съезд миссионеров на Карибах и поделился этими свидетельствами. В заключении его семинара три миссионера подошли и сказали: «Мы спаслись 15 и 25 лет назад через тот же вопрос того невысокого мужчины на Джордж Стрит в Сиднее.»
Возвращаясь в Лондон, он остановился в пригороде Атланты Джорджия, чтобы выступить на конференции корабельных капелланов. Когда подошли к концу три дня, в течение которых он поджигал тысячи корабельных капелланов для завоевания душ, главный капеллан повел его на обед. И пастор спросил: «Как вы стали христианином?» Тот ответил: «Это было чудо! Я был рядовым на военном корабле Соединенных Штатов и жил распутной жизнью. Мы проводили учения на юге Тихого океана и пополняли запасы в доке Сиднейского порта. Мы с лихвой оторвались в Кингз-Кросс, я был пьян в стельку, сел не на тот автобус и сошел на Джордж Стрит. Когда я вышел из автобуса, я подумал, что вижу приведение: пожилой седовласый мужичок выскочил передо мной, всунул мне в руку брошюру и сказал: «Матрос, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на Небеса?» Страх Божий обрушился на меня тут же. От шока я протрезвел и побежал обратно на корабль, разыскал капеллана, который привел меня ко Христу, и я вскоре начал готовиться для служения под его руководством. И вот под моим руководством сейчас свыше тысячи капелланов и мы сегодня помешаны на завоевании душ.»
Шесть месяцев спустя этот лондонский проповедник полетел на съезд 5000 индийских миссионеров в отдаленном уголке северо-восточной Индии. Человек, отвечавший за съезд, скромный нерослый мужчина, повел его к себе на незатейливый обед. Проповедник спросил: «Как вы, будучи индусом, пришли ко Христу?» Тот ответил: «Я находился на очень привилегированной должности, работал в индийской дипломатической миссии и путешествовал по миру. Я так рад прощению Христа и тому, что Его кровь покрыла мои грехи. Мне было бы очень стыдно, если бы люди знали, в чем я был замешан. Одна дипломатическая поездка занесла меня в Сидней. Перед самым отъездом я делал покупки, и, обвешанный пакетами с игрушками и одеждой для моих детей, я шел по Джордж Стрит. Обходительный седовласый мужичок вышел передо мной, предложил мне брошюру и сказал: «Извините меня, сэр, вы спасены? Если бы вы умерли сегодня, вы бы пошли на Небеса?» Я поблагодарил его, но это взволновало меня. Я вернулся в свой город и нашел индусского священника, но он не мог мне помочь, зато он дал мне совет: «Просто чтобы удовлетворить свое любопытство, пойди и поговори с миссионером в миссионерском доме в конце улицы». Это был судьбоносный совет, потому что в тот день миссионер привел меня ко Христу. Я немедленно бросил индуизм и начал учиться для служения. Я оставил дипломатическую службу, и вот я, по благодати Божьей, руковожу всеми этими миссионерами, и мы завоевываем сотни тысяч людей для Христа».
Наконец, восемь месяцев спустя, баптистский пастор Кристал Палас служил в Сиднее, в его южном пригороде Гаймейр. Он спросил баптистского служителя: «Знаете ли вы невысокого пожилого мужчину, который свидетельствует и раздает трактаты на Джордж Стрит?» Он ответил: «Знаю, его зовут мистер Генор, но я не думаю, что он все еще этим занимается, он слишком слаб и стар.» Проповедник сказал: «Я хочу с ним встретиться.»
Два вечера спустя они подошли к небольшой квартирке и постучались. Невысокий, хрупкий мужчина открыл дверь. Он усадил их и заварил чай, но был на столько слаб, что из-за дрожания расплескивал чай на блюдце. Лондонский проповедник поведал ему все истории, произошедшие за последние три года. Слезы текли по глазам невысокого старичка. Он сказал: «Моя история такова: я был рядовым матросом на австралийском военном корабле и вел распутную жизнь, но в моей жизни наступил кризис, я на самом деле зашел в тупик. Один из моих коллег, чью жизнь я буквально превращал в ад, оказался рядом, чтобы помочь мне. Он привел меня к Иисусу, и за сутки моя жизнь перевернулась, ночь превратилась в день, я был так благодарен Богу! Я обещал Ему, что буду делиться Иисусом в простом свидетельстве по меньшей мере с десятью людьми в день, как Бог будет давать мне силу. Иногда я был болен и не мог этого делать, но тогда в другие разы я наверстывал. Я не был параноиком в этом, но я делал это свыше сорока лет, а когда я вышел на пенсию, самым лучшим местом была Джордж Стрит – там были сотни людей. Я получал множество отказов, но многие люди вежливо брали трактаты. Сорок лет занимаясь этим, я до сегожняшнего дня ни разу не слышал об обращении хоть одного человека к Иисусу.»
Я бы сказал, что это точно посвящение. Это должна быть чистая благодарность и любовь к Иисусу, чтобы делать это, не слыша ни о каких результатах. Моя жена Маргарита сделала небольшой подсчет. Этот, не обладавший харизмой баптистский мужичок, повлиял на 146100 человек. И я верю, что то, что Бог показывал тому баптистскому проповеднику, было лишь самой верхушкой верхушки айсберга. Только Бог знает, сколько еще людей было приведено ко Христу.
Мистер Генор умер две недели спустя. Можете ли вы себе представить, за какой наградой он пошел домой на небеса? Я сомневаюсь, что его портрет мог бы когда-нибудь появиться в журнале Харизма. Вряд ли бы о нем когда-нибудь появилась похвальная статья с фотографией в журнале Билли Грэма «Решение», какими бы прекрасными ни были эти журналы. Никто, за исключением небольшой группы баптистов на юге Сиднея, не знал о мистере Геноре. Но я скажу вам - его имя было знаменито на Небесах. Небеса знали мистера Генора, и вы можете себе представить приветствия и красную ковровую дорожку и фанфары, которые встретили его дома!
